Глядя вслед удалявшемуся Толику Гущину, я думал о том, что такие слабые забитые пацаны становятся легкой добычей для тех, кто хочет их использовать. Я имел в виду не только себя.

Было уже совсем темно, когда я встретился с человеком, которому оставлял послание в телефонной будке. Он оказался прямой противоположностью шеф-повару: худой, поджарый, подвижный и легкий. В темноте я не смог сразу точно определить его возраст, но, судя по голосу, он был далеко не первой молодости. К Коле Щипанову он относился чуть ли не благоговейно, поэтому сразу выразил готовность сделать для меня все, что нужно.

– Я в этом городе всю жизнь прожил, кроме тех лет, что сидел, конечно, – сказал он. – Меня каждая собака знает. Это, с одной стороны, не очень хорошо, но зато ведь и я каждую собаку знаю.

Интересно, подумал я, сколько раз он сидел благодаря Коле Щипанову? У меня в Москве был такой человек: я ухитрился упрятать его за решетку пять раз подряд. Когда на шестой раз его поймал другой сыщик, так чуть ли не смертельная обида была. «У вас, Владислав Николаевич, рука легкая, я после вас всегда срок хорошо мотаю. А после этого опера со мной в колонии обязательно что-нибудь случится. Давайте я вам явку с повинной сделаю, расскажу пару эпизодов, про которые никто не знает, чтобы считалось, что это снова вы меня упекли. А я вам за это отслужу верой и правдой», – заявил он, находясь под следствием в шестой раз. Сколько преступлений я раскрыл благодаря этому рецидивисту – не перечесть. Конечно, и у него были свои принципы, воров и мошенников он не сдавал никогда, но насилия и душегубства не признавал, поэтому по тяжким преступлениям информацию поставлял добросовестно. Похоже, мой нынешний знакомец был как раз из таких. Но спрашивать об этом у чужого агента было неприличным.

К себе на Первомайскую я возвращался голодным, как волк, потому что целый день мотался по городу и ничего не ел. В желудке грустно плескалась одинокая банка пива, которую я выпил на набережной, ожидая момента, когда можно будет заговорить с Толиком Гущиным. Было уже поздно, но я был уверен, что заботливая Ирочка оставила мне какой-нибудь еды. И еще меня грела мысль о том, что в доме на Первомайской меня ждет Татьяна. Чудеса все-таки иногда творятся с человеческой психикой! Сейчас, когда я, едва не потеряв ребенка, встал на тропу войны, моя влюбленность в Таню делалась сильнее с каждым часом, хотя по всем законам жанра мне должно быть совершенно не до нее. И что я в ней нашел, не понимаю. Вернее, я прекрасно понимал, что именно нашел в ней, но до сих пор мне и в голову не приходило, что эти качества могут быть для меня важными. Да что там важными – жизненно необходимыми. Поистине, чудны дела твои, господи!

Метров за двести до дома номер 8 я почувствовал, что в один из расставленных мной капканов кто-то попался. Звук шагов за спиной преследовал меня по меньшей мере минут десять. Я то убыстрял ход, то замедлял, но звук оставался все время одинаковым, не делался ни тише, ни громче, а это означало, что идущий за мной человек четко соблюдал дистанцию. Что ж, значит, день прошел не зря.

Во дворе я увидел картинку из серии «Ждут солдата с фронта». За накрытым столом сидели Татьяна, Ирочка и Юра Мазаев и напряженно молчали. Перед ними стояли чистые тарелки и нетронутые блюда с едой. И несмотря на повисший сзади «хвост», я на мгновение расслабился, чувствуя, как на лице расплывается идиотская улыбка. Они меня ждали. Они за меня волновались.

– Владик!

– Дима!

– Слава! – сказали они в один голос, а Ирочка почему-то расплакалась.

– Мы так волновались, – всхлипывала она. – Ты сказал, что придешь не поздно… Мы с восьми часов сидим как на иголках, а сейчас уже почти одиннадцать.

– Ерунда, – громогласно заявил я. – Что такое одиннадцать часов для отпускного периода! Детское время. Сейчас поедим и пойдем гулять.

– Ты еще не нагулялся? – насмешливо спросила Таня. – Чем же ты весь день занимался?

Ноги у меня гудели, я сидел на скамье за столом, и мысль о том, чтобы встать и куда-то идти, казалась мне непереносимой. Но мне нужно было обязательно вытащить на свет божий своего соглядатая, поэтому я продолжал громко нести всякую чушь о том, как полезно гулять перед сном, а особенно полезно дышать морским воздухом.

– В конце концов, я вас силком не тащу, – сказал я, скорчив обиженную мину. – Вы как хотите, а мы с Таней пойдем к морю. Пойдем, Танюша?

При этих словах я изо всех сил наступил на ногу сидевшему рядом Мазаеву. От неожиданности Юра сморщился и крякнул.

– Да уж, пожалуйста, идите вдвоем, поворкуйте, голубки, – ехидно ответил он. – А мы с Ирочкой уже достаточно взрослые, чтобы гулять, взявшись за руки. Мы и здесь найдем чем заняться.

Я собрался было расхохотаться, как полагалось по сценарию, но наткнулся на холодный взгляд Татьяны и осекся. Она не понимала моего замысла, и мое поведение казалось ей дурацким и пошлым. Протянув руку через стол, я взял Танины пальцы и поднес к губам, преданно глядя ей в глаза. Ее лицо смягчилось, губы дрогнули в чуть заметной улыбке. Я точно знал, что в густой бархатной темноте южной ночи, всего в нескольких метрах от нас кто-то стоит и внимательно слушает каждое произнесенное нами слово, поэтому не сказал больше ничего, только поцеловал нежные прохладные пальцы женщины, на которой собирался жениться.

Без нескольких минут двенадцать Татьяна спустилась из своей комнаты в широкой свободной юбке и тонком нежно-сиреневом свитере, и мы отправились гулять, помахав рукой Ирочке и Юре Мазаеву.

– Ты обиделась? – робко спросил я Таню, крепче прижимая к себе ее теплый округлый локоть.

– Нет. Но я не люблю, когда меня держат за «болвана», особенно если мои карты вполне позволяют вистовать.

– Ты играешь в преферанс? – удивился я. – Откуда такая терминология?

– Дима, но я же следователь, – усмехнулась она, – а не базарная торговка. Я не гоню самогон, но знаю, как это делается. Точно так же, как знаю технологию хищений в химической промышленности, хотя по профессии я не химик и не вор.

– Сейчас проверим, – весело сказал я. – Я пришел к уголовнику Жорику и велел ему узнать, у кого есть аппаратура для ночной съемки. Шесть пик.